[nick]Оберон[/nick][status]Король фэйри[/status][icon]https://i.imgur.com/iO6YP5s.png[/icon]

Оберон с затаённой ухмылкой, спрятанной в клубах дыма, наблюдал за тем, как Касан с забавной руганью высвобождается из косм высшего эльфа.
- Пердечный сриступ, акхехехм, - не удержался фей, тут же укрыв свою прибаутку притворным кашлем.
На каламбур же Касана Оберон никак не отреагировал, продолжив тянуть серьёзное хлебало. Притворное ли - кто знает. На вопросы тоже не ответил, лишь выпустил клуб дыма с загадочным видом.
Он видел эмоции своего друга, настоящие, не скрытые за маской его вечного пофигизма, и, признаться, проникнулся этой искренностью. Ведь Оберон, по сути, был единственным, с кем Касан мог быть самим собой, не закрываясь за камнем неприступности. Когда он покинет общину - останется в абсолютном одиночестве. Крылышки фейского короля (он уже успел вернуть себе свой облик) встрепенулись и поникли.
Он взял кружечку с уже настоявшимся чаем и, грея об неё руки (вода каким-то образом, успев двадцать раз остыть, вновь стала горячей для того, чтобы козлик мог заварить чай, но этому никто не удивился - это в фейском мире было в порядке вещей), вздохнул, склонил голову, тоже посмотрел в глаза любимому ученику и другу, и в золотых глазах полыхнула тоска.
- Считай это моим подарком тебе на прощание, Касан. Я открою тебе тайну, которую ты можешь услышать лишь из моих уст.
Вздох, неспешный глоток вкуснейшего чая.
- Эта тайна твоего рождения, Касан...
Долгий, выжидающий взгляд в упор. До холода серьёзный.
- Ты...
Губы трагично дрожат.
- ТЫ ПРИЁМНЫЙ! Та-та-тара-дара-та-та-да!.. - серьёзность сменилась клоунским фарсом, и Оберон, издав крик птеродактиля, заладил песенку, какая играет в цирках, начал выплясывать совершенно дурацкий, несуразный танец. Недавняя убийственная серьёзность сменилась нелепым абсурдом, и смена эта была неожиданной... и ожидаемой одновременно.
Это же Оберон в конце концов.
Оттанцевавшись и оторжавшись, шальной фей, фьюкнув, вновь уселся на пень, глядя на Касана насмешливо и как-то эротично, что ли. Потом он поднял глаза к небу, многозначительно отхлебнул чаю и продолжил:
- Хы. Не мог не. Но сейчас всё на серьёзных щах да по чесноку. Старайся не перебивать, рассказ будет длинным. Тебя король фей награждает самым значимым даром, на который он только способен, - раскрытие правды без увиливания и загадок. Хрен тебе ещё так когда-нибудь будет, так что сиди и не звезди.
Взгляд упал на спящего эльфа. Оберон причмокнул и пробормотал:
- Молодцом, что не оприходовал, я б тебя тогда сам оприходовал. Ты, конечно, псина голубая, но не заднеприводная, верно? Не таким я тебя воспитывал. Всё-всё, рассказываю.

...и полилась легенда о том, что случилось чуть более тридцати лет назад.

"Солнечная эльфийка зачала от джинна, и ждали они чадо, ждали более всего в Каратаде, ибо говоры ходили, что лишь раз способна понести женщина от связи меж расами.
Но Дея Деморте сурова.
На Констанции жили лучшие эльфийские повитухи, и все как одна говорили, что пустоцветна она, что не вынесет новую жизнь - чадо умирало уже в утробе, и никто не ведал, отчего так и как можно отвадить, помочь.
Солнцеликая в скорби своей обратилась к надменной Лорнис, что способна воскресить даже мёртвых богов, на что та повелела - покинь покои мои, а если так желаешь вынести - отправляйся на Терракомплекс да прямиком к Омуту, пройди по фейским тропам, феи смогут помочь, взамен навредив ещё больше.
Знала солнечная, что не возвращались из Омута, и муж со слезами её отговаривал; тайком от мужа она отправилась к опасным землям с твёрдым решением найти фейского короля и заключить Договор."
- Лорнис - сучка та ещё. Из Терракомплекса смертные не возвращались, а если возвращались, то никогда не бывали прежними. Так что мамку твою она отправила на верную смерть, лишь бы та под ногами не мешалась.

"Встретил её, смелую, сам король фей, и долго играл с нею и истязал её, прежде чем дал согласие. Редко фэйри со смертными связываются, хотя могут любое их желание исполнить."

- Её желанием было, чтобы ты жил.

"Король предложил: он спасёт младенца и подарит ему жизнь и здоровье, но взамен феи заберут себе его судьбу. Он станет отмеченным феями, он вполне мог прожить спокойную смертную жизнь и умереть от старости, а мог быть и призван Каратудой - стать одним из фэйри, потеряв и дом, и мир свой родной.
От него могли даже потребовать стать новым Обероном, коли в том возникнет нужда.
Солнечная эльфийка согласилась, и феи взяли у того, кого при рождении назовут Касаном, удивительный залог - цвет."

- Мы собираем цвета смертных существ, взамен отдавая им свои. Смертные шепчутся, будто, если выкрасть у фей свой цвет, ты и судьбу себе свою вернёшь и свободу свою; кто знает... но смотри-ка, Касан: видишь этот амулетик?..

На шее у Оберона красовалась, если так вообще можно сказать про эту неброскую вещицу, подвеска: два небольших рога коричневатого цвета, связанных между собой кожаным шнурочком.

- Я носил это всё время, пока ты ходил в моих воспитанниках. Представь себе - все эти годы ты смотрел на неё, а, может, и не замечал никогда, и даже не знал, что самого себя видишь, свою потерянную, невозвратимую часть. Вот такой вот пранк века...

"И отдали феи нерождённому свой цвет - цвет дикий, невозможный, неестественный, а вместе с ним и магией своей одарили, и взяли обещание с матери - не разглашать никому Договор, даже сыну своему, а коли нарушит это условие - стягают феи уста её виноградной лозою, пока она спать будет."

- Вот ты таким и уродился. Лунтик... хахах. Потом на Констанции пожар случился, ты его мелким помнишь; я тогда на смертных малость кинул обидку и свалил с Терракомплекса, сюда переехал, часть мира своего перенёс, и за личиной Валошроу спрятался. А эти дурни всё равно вокруг меня понаехали, общину понастроили, меня в тотем возвели, смех да и только. Но зато и Урук приехала тоже. Я был ей рад, да и она мне. Тебя так и так надо было в друиды посвящать, не пропадать же добру. А то, что ты под моим крылом рос, было и матушке твоей, и мне спокойнее.

Оберон вздохнул, одним махом прикончил оставшийся чай, успевший остыть.

- Цвет для тебя от моего брата взяли. Видишь - я синий. И ты синий. Мы, считай, братаны с тобой, Козлик. Буквально... давай я закончу, а вопросы потом. Зачем я тебе это всё рассказал, не только же мозги повыносить, да... тебе, как другу своему хорошему, я готов дать шанс отвязаться от нас, противных мелких пикси, а заодно и синьку из себя эту вымыть. Отдам амулетик - обратно обычным козлом станешь, смертным, со своей судьбой, какую хочешь строй. А иначе всегда будешь фейскому миру принадлежать. Ну, как всегда... можешь спокойно помереть, а можешь обрести бессмертие здесь, в Каратуде. А то и меня сменить, если со мной что-то случится. Не зря я тебя растил всё-таки, верно? Ты мой потенциальный преемник, надо же и царским манерам обучить, - Оберон загоготал: они оба прекрасно понимали, какими были эти "манеры". - Вообще-то, быть фейри неплохо, но задумайся: вечная жизнь в мире абсурда и Дикой магии. Через пару тысячелетий это начинает надоедать. Ты пытаешься покончить с этим, руки на себя наложить, умираешь - а потом воскресаешь вновь. И так по кругу. И вечно белиберда наркоманская творится, но и она приедается. Это как не спать вечность и всё это время упарываться. Думаешь, весело? А нихрена. Век смертных короток... потому вы и знаете, что есть счастье. Хотя и мечтаете о бессмертии.

Оберон сделал кое-что всё-таки для него неожиданное - чихнул. Он засопел, вытер нос подвернувшимся под руку ежонком (удивительно, как вовремя всегда вокруг него шлялись разные мелкие животные, готовые предоставить себя для какой угодно услуги), шмыгнул.
Он как-то весь съёжился, точно ему было холодно, сложил руки, сгорбился: крылышки повисли и прижались к спине, да и вид вообще у него стал несчастный, понурый. Он исподлобья глянул на Касана, и в глазах его были видны слёзы.

- А теперь вопросики, если имеются. Трубочку тебе набить, заюш?

Отредактировано Ивармнуаль (2021-01-29 05:09:18)

[nick]Оберон[/nick][status]Король фэйри[/status][icon]https://i.imgur.com/iO6YP5s.png[/icon]

Оберон, не мигая, смотрел на своего друга - брата - взглядом сочувствующим, полным искреннего беспокойства. Он видел все его метания и прекрасно понимал, насколько это шокирующе. Это для фей было в порядке вещей, считай, дежурно, а смертные любую подковырку воспринимают как конец грёбаного мира. Тем не менее, фейский король сопереживал ему, приподнявшему завесу притворства и позволившему видеть его настоящие чувства.
Он был благодарен, ибо ничто не может быть слаще и дороже обнажённой, уязвимой души смертного.
По-стрекозиному крупные глаза уставились на скебущие по чашке пальцы Касана.
Он долго молчал, и Оберон уже было раскрыл рот, чтобы сказать что-нибудь, наверное, бесполезное и безмозглое, как вдруг - улыбка.
Стрекозиные крылышки встрепенулись от удивления.
Когда это Касан вообще улыбался? Ухмылки, лыбы, усмешки, оттянутые уголки губ. Но так - искренне - лишь сейчас, в первый раз в его жизни.
И не дай Аматра, чтобы в последний.
Чо эт он тут разлыбился?..
...А потом Оберон понял.
И отвернулся, пряча столь редкие и потому столь болезненные для себя слёзы.
- Помочь? Ты смеёшься? Разве это похоже на помощь? - действительно, странный вопрос, как будто насмешка, то ли над Обероном, то ли над Урук. - Слушай, тебе не стать одним из нас, если ты не избавишься от этой призмы добра-зла, помощи-вреда. Феи стоят за пределами весов морали.
Мы хаотично-нейтральная сила этого мира.
- Так что это было больше похоже на вред. Почему? Потому что было оборжаться как весело. Притараканилась пузатая баба, грит - рожать хочу не могу, дала Аматра зайку, даст и лужайку. Искренне верит, что мы ей поможем. А нам че? Нам только дай повод дров наломать. Козла синего родить, к примеру. Мы, Касан, не умираем, но у нас есть вещи покруче - мы Выцветаем. А смертных у нас уже давно в гостях не бывало. Мой брат выцвел. Мой был черёд. Может, я так брата хотел вернуть. Может - друга обрести. Может, себя спасти. Может, мамку твою помучать. Может, вообще ничего не хотел, а так... кости кинул. Я что, настолько похож на тупицу, чтобы моим действиям была причина?
Закончив набивать трубку, Оберон обернулся обратно к Касану и протянул ему курилку, набитую незнамо чем, может, тем же чаем.
- Я, естественно, не маэстро, как ты, но уж не пренебреги, я от чистого сердца и грязных лёгких.

[nick]Оберон[/nick][status]Король фэйри[/status][icon]https://i.imgur.com/iO6YP5s.png[/icon]

— Пиздишь, как куришь, а куришь дохера, друг мой.
Оберон, принявшийся за свою трубку, вздрогнул; по рукам загулял тремор, но тот подавил его, стиснув мундштук.
— Хы-ы-ы, — только и протянул он в ответ, складывая дрожащие губы в нагло-быдловатую ухмылку.
Стрекозиный принц слушал Касана, набивая трубку, затем закурив, взяв тот же кремень, которым до этого воспользовался козлик.
Он ведь мог закурить не зажигая смесь? Или зажечь её магией? Воронячьим клювом или собственными пальцами? Но он, точно обычный смертный, высек искру, немножко даже неумело, но старательно.
Оберон выпускал дым, который, лениво водя пальцами в руках, вырисовывал в разные узоры прямо в воздухе, и узоры эти вызывали тоскливые, щемящие чувства с одного взгляда на них. Но с каждым бирюзовым словом руки опускались всё ниже, дрожа.
Слова Касана вызывали воспоминания, непозволительно хорошо сохранившиеся спустя тысячи лет, проведённые точно в забвении. Забавно: Оберон едва ли помнит своё фейское существование, схлопнувшееся в один радужный мыльный пузырь, но так хорошо помнит те годы... когда он был смертным...
Оберон плакал: по щекам текли слёзы, но он не подавал виду, продолжая вальяжно покуривать и смотреть на Касана. Хмыкал, вздыхал, как-то судорожно.
Улыбался.
Ну да, ну да, как хорошо тот его знает. Не обманешь, ну да. Сжалился? Может, и так. Кто знает...
Оберон смеялся, беззвучно, качая головой, жмурясь — а слёзы текли всё неумолимей.
— Ой да пошёл ты, козлина циановая... — заржал фейный король, и судорожный смех смешался с рыданиями и всхлипами. — Хуевечен!
Смех сошёл на нет, оставляя только мелкую дрожь, судорожное дыхание и слёзы, которые Оберон тщетно пытался укрыть рукой.
Он действительно был сейчас столь хрупким, словно крошечная, полупрозрачная стрекозка, пусть и до последнего старался держаться за свой извечный спасительный круг — шутовство.
— Если ты ждёшь каких-то сопливых нежностей телячьих или признаний душевных... — пауза, всхлип. — Давай лучше дальше вопросы задавай, они у тебя хотя бы тупые.

Отредактировано Ивармнуаль (2021-01-30 05:30:09)

[nick]Оберон[/nick][status]Король фэйри[/status][icon]https://i.imgur.com/iO6YP5s.png[/icon]

— Каво?.. ш... что... — дрожащим полушёпотом выдохнул Оберон, когда Касан обнял его, спрятал в себе, укрыл от бешеных, выкалывающих глаза красок Каратуды.
Что это?.. Это... это объятия?..
— Ты решил меня придушить?.. — искреннее удивление и даже эхо страха.
Оберон действительно не понимал, что делал Касан.
Он, разом потеряв всё величие и неприкосновенность короля фэйри, трясся мандражом, не обнимая своего друга в ответ. Он слушал, слушал, впитывал эти ранящие, разрывающие на части, слова, которые отвык слышать, может быть, и никогда не слышал. Его душа, некогда разбитая и собранная в уродливый пёстрый витраж, дрожала, как стекло, готовое разбиться от удара, пела песнь скорби и — умиротворения.
Мир вокруг переживал потрясение своего короля, менялся, кривился, искажался, то взрывался красками, то серел и оседал прахом, оставляя ничто; пикси, неудоумённо вылупившиеся на враждебно настроенного к ним Касана, залетали туда-сюда в панике, попрятались в кустах и за деревьями.
Касан говорил, успокаивающе, тихо, безмятежно — в отличие от мира, в котором Оберону приходилось жить тысячелетиями, и, честно, эти слова были громче самых громких и разноцветных фейских воплей.
Оберон слушал ритмичную, глухую песню живого сердца, прижатый к широкой груди Касана, слушал как самую желанную музыку. Ведь его сердце давным давно не билось, упокоённое Дикой магией, как не бьются сердца у всех фей. Чувствовал тепло, простое, полуджиннское тепло.
Он уже и забыл, что так бывает...
— Мог бы просто сказать — ладушки, беру бессмертие. И идти на все четыре... нет, выебениваешься тут... Что я тебе, дитя малое, сюсюкаться надо мной?.. Я, в конце концов, фейский король... я...
Окончание фразы прервалось накатом рыданий, и Оберон, уже не в силах бороться с эмоциями, плакал, рыдал, так жалобно и трогательно, как умеют только те, которые кажутся слишком сильными, чтобы позволять себе слёзы. Он обнял Касана в ответ, прижавшись к нему жадно, потерявшимся ребёнком.
Радужный мир схлопнулся, растворился, краски уплыли — остался спокойный, совершенно обычный лес из берёзок, дубов, ив и ясеней, мерное подрагивание листьев в прохладном предрассветном ветерке. Ни следа фей, пикси, магии. В объятиях же Касана было не прежнее необъяснимое существо, химера из всех зверей, насекомых и разумных рас, не принц со стрекозиными крыльями и синей кожей — нет, там был юноша... мальчик, лет пятнадцати по человеческим меркам. Он был похож на эльфа и джинна земли одновременно — видимо, эта раса давно исчезла с лица Каратады. Он выглядел таким разбитым, подавленным и несчастным... точно ребёнок, потерявший свой дом.
А значит... его забрали ещё совсем юным.
Как же сильно страдал Оберон, что на мгновение растерял всю свою магию?
— Касан. Ты совершаешь ошибку... забирай свои рога, пока можешь. Бессмертие — это проклятие. Тем более бессмертие фей. Я не хочу, чтобы ты, мой друг, мой брат, моя... моя семья, встретил ту же жалкую участь. Моё сокровище... проживи хорошую, счастливую жизнь, веселись, плачь, люби, и по смерти вернись к богам. Я счастлив тому, что смог подарить тебе эту возможность... я счастлив за Урук... у неё вырос такой замечательный сын. Это... единственный мой хороший поступок за тысячелетие, единственный раз, чтобы я не ошибился. Единственное, о чём я не жалею, Касан... это ты. Но если ты изберёшь мою участь, я буду убиваться в горе... я... буду цепляться за своё бессмертие вечно, не позволив забвению Дикой магии поглотить меня. Найду других смертных. Чтобы тебе не пришлось... прошу, просто живи, братишка... вали из этой бесовской общины, беги, встречай свободный, огромный мир, найди свою судьбу. Просто знай, что... феи заберут тебя в тот момент, когда ты этого больше всего не ожидаешь, больше всего не хочешь. Они заберут тебя в самый счастливый момент твоей жизни... растоптав всё. Я не достоин такой жертвы. Тем более... твоей...
Оберон успокоился и больше не рыдал, лишь изредка всхлипывал. Вместе с его умиротворением возвращался и привычный пейзаж волшебного фейского мира, и его облик, потускневший от горя.
Пикси вновь любопытно повыглядывали из-за стволов, а нежные, изящные феечки, вспорхнув из травы, невесомо уселись на плечи Оберону и Касану, гладя тех и играя их волосами, успокаивая и сочувственно вздыхая.

[nick]Оберон[/nick][status]Король фэйри[/status][icon]https://i.imgur.com/iO6YP5s.png[/icon]

— Ну, ну, хотели же накуриться и веселиться, а ты психотерапию устроил. Синий дьявол, благо что тож копытастый.
Оберон тихо фыркнул с улыбкой тёплой и одновременно усталой, старческой. Он разжал объятия, слегка отодвинулся от Касана, взял того за плечи и, глядя в глаза, проговорил:
— Спасибо тебе, друг мой. Правда... я очень благодарен тебе. Может, ты и прав... я подарил тебе жизнь, а ты мне — смысл жизни. Так что буду по-прежнему тут пыль растрясать да костьми покряхтывать, чтобы ты побегать на воле успел да и окочуриться счастливо, там, в окружении жёнушки... — фейский принц запнулся, умолк. Он хотел продолжить детьми и внуками, но вовремя прикусил язык. Хотя, тифлинг его побери, какие Касану внуки! Будто ему это было нужно. Оберон сомневался, что найдётся такая женщина, которая сможет заарканить этого потешного козлика и заставить остепениться, на землю осесть. Нет, семейная жизнь не для него. Каратада ещё ухнет от его проделок.
— Повеселись там от души за нас двоих тогда. Сегодня ведь уходишь, так?
Оберон выпрямился, разомнулся, прогнал с себя феечек, которые с тихими визгами встрепенулись и закружились над его головой. Он выглядел измотанным, но... счастливым. Будто бы обновлённым. К нему вернулись его краски, ставшие будто глубже,  насыщенней. Кто знает... может, после того, как он нашёл понимающую душу, разделившую его страдания, ему и судьбу свою принять будет проще, как и титул свой и фейскую природу.
Он дотянулся до трубки, подцепил её, набрал полные лёгкие дыма, вместе с тем вздыхая полной грудью, свободной от бремени тысячелетнего уныния.
— Поспи ещё немного до утра. Тебе тяжёлый день предстоит, сам знаешь.

Отредактировано Ивармнуаль (2021-01-30 18:20:48)

На рассказ Касана Оберон тоже заржал и снисходительно развёл руками. Что он в большом мире делать будет, такой неженка? Первым же бандитам с щенячьим восторгом отдаст кошель, думая, что сделал благое дело. Но Оберона это в общем-то не колыхало. А Касан за себя постоять сможет.
— Да-да, давай-давай, споки-ноки, я ваш сон посторожу.
Принц проследил, как Касан, весьма для него привычно, улёгся на мягкой траве, укрылся джемпером; смотрел на него, быстро уснувшего, куря трубку; потом окликнул фей, и те, держась по четыре штуки за краюшки, приволокли два покрывала, сотканных из материи нежной и мягкой, точно из паучьей паутинки. Они укрыли и козлика, и эльфа, и остались около них, шепча им на ухо что-то успокаивающе-нежное — призывали хорошие сны.
Оберон, чей взгляд заморозился на силуэте спящего друга, предался размышлениям, спокойным и мирным; иногда хмыкал и тихо хихикал вослед своим мыслям. Он думал что-то хорошее, и обитатели его полянки успокоились тоже, радуясь за своего короля, обретшего гармонию, может, временную, но всё же.
— Думал, он всё ещё глуповатый юнец, а он вдруг — и мудрее бессмертных оказался, — прошептал Оберон еле слышно, выбивая трубку о пень, как до этого делал Касан.
Он встал, встрепенувшись крылышками, и принялся убирать следы их невинного чаепития.

***

Уже давно рассвело, и девятиутреннее солнце мягко заливало золотистым светом деревья и траву. Стоял жизнерадостный гомон птиц, белки шмыгали туда-сюда, иногда с любопытством подпрыгивая к спящим, но быстро теряя интерес и упрыгивая по своим делам. Валошроу же сидел, облокотившись о дуб, и, напевая под нос, протирал свой посох листом лопуха. Он иногда лукавым глазом посматривал на эльфа и полуджинна, пряча ухмылку в бороду.
На широком пне стоял принесённый Касаном поднос, где аккуратно были сложены чистые чашки, остатки смесей, ссыпанные в холщовые мешочки, пустой уже чайничек. Трава была совершенно свежая и непримятая, будто не было ночью вакханалии трёх одурманенных сумасшедших.
Всё было мирно-мирно, прямо картинка с открытки.
Ив проснулся от того, что воронёнок долго и упорно тягал его за волосы, то за одну прядку, то за другую; пробуждение было болезненно-тугим, как через смолу; гудела голова, совершенно пустая. Он чувствовал себя одновременно и впервые за век выспавшимся, и измождённым как никогда прежде.
Чувствуя тепло и чью-то близость, эльф постарался собраться с мыслями и сообразить, вспомнить, что вообще произошло и при каких обстоятельствах он провалился в сон. Пытался разлепить глаза — сам не понимая зачем — но веки были тяжёлыми, точно налитыми свинцом. Тело тоже плохо слушалось.
Валошроу заметил, что по крайней мере один из них проснулся; неслышно поднялся, набрал побольше воздуха в лёгкие, занёс посох...
— ВСТА-А-АВАЙ!!! С ПЕРВЫМИ ЛУЧАМИ СОЛНЦА ВСТАВАЙ! — заорал он во всё горло, оглушительно избивая посохом гулкий дуб. — Вставайте, содомиты окаянные, чё разлеглись, бесстыдники, в обнимку! Всю поляну пришлось от ваших любовных соков отмывать! Пикси получили детскую травму, став свидетелями вашего животного разврата и убирая его следы! У-у-у-у-уфх! Развратники! Позорники! Похабники! Срамцы! Мужеложники бесстыдные! Ивармнуаль, от тебя я ТАКОГО вообще не ожидал! А ну вставайте оба, живо!

Отредактировано Ивармнуаль (2021-02-01 14:48:03)

Заслышав дикий старческий вопль, Ив, пронзённый головной болью, резко распахнул невидящие глаза и тут же почувствовал, как его довольно грубо спихнули с некогда горизонтальной и вполне удобной поверхности. Он довольно вяло отшатнулся и тоже сел, приложив руку к виску, пульсировавшему мигренью.
Ну зачем так орать...
От боли и болезненности тошнило; он чувствовал себя сломанной неваляшкой, не понимая, где верх, а где низ.
Это были крики Валошроу... чего-чего он там от него не ожидал?
К ним примешался голос Касана, хрипловатый - видимо, тоже спросонья - и тоже осуждающий, даже какой-то обиженный.
Да что вообще происходит?
Смысл их слов доходил постепенно, и точно так же постепенно белые уши наливались краской...
Ивармнуаль недоумевал, изумлялся, не верил; пытался вспомнить, что творилось ночью, но в голове была пустота и темнота, отзывавшаяся терпко-тошнотворным привкусом; потом начал вспоминать...
На белом как снег лице отразился шок, а потом неописуемый стыд.
Если и Валик, и Касан так говорят... и воспоминания... он, конечно, помнил лишь поцелуи и довольно развратное для него поведение, но что было дальше - загадка, он не помнил, не мог вспомнить...
Слепые глаза поднялись в пустоту, на звук голоса Касана, голоса, который пробирал дрожью и интонациями, и словами, только на этот раз - дрожью ужаса.
- Я не помню такого... - сиплым шёпотом пробормотал Ив, чувствуя, насколько в горле мерзко и сухо.

Валошроу же, наградив Касана одобряюще-гордым и триумфальным взглядом, подскочил к эльфу и треснул того посохом по голове, опять же, не со всех сил, отчего тот пискнул очень жалобно, однако вскоре почувствовал, что всю головную боль как рукой сняло.
- Ещё бы не помнишь! Ты укурился в хламину! Ха-ха! Знаешь, а по тебе не скажешь, будто ты век вековал у мамки под юбкой святым угодником и трепетным ангцем-монашком! - Валошроу отошёл ко пню, взял две чашки, подошёл к крохотному прозрачному ручейку и набрал воды. - Хотя запретный плод сладок, не так ли? Вырвался на свободу и пошёл напропалую во все тяжкие. Ы-ы-ыть, молодёжь. На.
Одну чашку он подал эльфу, вторую - Касану. Небось тоже в горле от курева першит, пусть он и поопытней будет.
Ив дрожащими руками взял свою и отпил, по пути расплескав половину. Очаянно-нервно теребя её в тонких паучьих пальцах, он, с видом совершенно растерянным и виноватым, произнёс:
- Если... если это действительно так... мне жаль... о, Тереза... как же мерзко... - последнее приглушилось сдавленным, судорожным выдохом, и эльф сжался в клубочек, закрываясь волосами.
Ему действительно было очень, очень, невыносимо мерзко - с себя. Хотелось разорвать себя на куски, вскрыть грудную клетку, чтобы своими же руками остановить биение этого недостойного, порочного сердца; им всё ещё владело неверие и непонимание, но те, те воспоминания, они были отчётливы... и известно, к чему такое могло привести... Ив раз за разом прокручивал разорванные в разноцветные клочья эпизоды и заливался краской всё гуще. Касан, Оберон, клубы дыма, поцелуи, лицо Касана, его касания... Ив до сих пор ощущал на пальцах эту мягкую шёрстку, и хотелось за это содрать с себя кожу.
Как же омерзительно и стыдно было... особенно перед Касаном, его новоприобретённым другом, его учителем. Ив совершенно не подозревал, что всё так закончится! Да, он ему нравился, да, была симпатия, но эльф и думать не смел о чём-то подобном! Тем более... о поцелуях! Тем более... о чём-то большем... И в мыслях не было, никогда, ни за что!
Как будто это не он был, будто кто-то другой, за него, творил эти непотребства.

Валошроу проводил Касана до лесочка ехидным взглядом, а сам, как ни в чём не бывало, уселся вновь у дерева, беря в руки широкий рваный лист и прикладывая его дырочками то к одному глазу, то ко второму, то к носу, навешивая лопух на свой длинный бородавчатый шнобель. Он разглядывал скуксившегося эльфа через самую мелкую дырочку, но тот этого, естественно, не замечал.
Ивармнуаль сидел сгорбившись, обняв себя, занавесившись волосами, и замаливал свой страшный грех прерывистым, судорожным шёпотом. Он молился богам и богиням, в отчаянной сумбурности путая и мешая их Имена, понимая, что обращение в таком случае постыдно, и стыдясь от этого ещё больше.
От этих бесконечных загоняний его отвлёк голос Касана, ранящий своей страдальческой испуганностью.
Ив поднял заплаканные, окаймлённые бело-красным глаза на отзвук этого голоса. Его губы дрогнули.
— Да, Касан, — слишком спокойный для его вида голос.
Позор.
И он, Ив, был этим позором.
Слова об обещании вызвали новую волну стыда, и эльф, закрыв лицо ладонью, прикусил губу, стараясь сдержать слёзы. Но вот это одно слово — позор, позор, позор — сорвало плотину самообладания, и Ив зарыдал, беззвучно, прокусив губу до крови.
Значит, связь с ним была позорна? Значит, он, Ив, недостоин любви? Значит, его чувства настолько грязны и порочны? Значит — если люди узнают, что у Касана что-то с ним было, его подвергнут осуждению и порицанию? Значит, он, Ив, настолько ничтожный, убогий и малозначащий?
Он даже, в силу невинности и неопытности своей, не думал о том, что связи между двумя мужчинами грешны и противоестественны. Он переносил всю тяжесть этого позора на себя — и, точно подливая масла в огонь, вспоминались моменты из детства и юности, где им пренебрегали, где вместо любви и ласки ему давали лишь холод равнодушия и надменного отвращения.
А Касан, бывший вчера столь заботливым, обходительным и душевным, делал сейчас то же самое. Нет, другое, но даже хуже...
Погрузившись в рыдания, тихо всхлипывая, Ивармнуаль слышал, как полуджинн собирается, почти неслышно ступая туда-сюда копытами по траве. Эльф чувствовал себя ненужным, брошенным ребёнком, чьи родители ходили совсем рядом с углом, куда тот забился, совсем не замечая его всепоглощающих страданий. Но как можно было их не замечать! Вот они, такие явные, громкие, разрывающие его на части!
Как можно быть столь равнодушными?..

Валик же смотрит, усмехаясь вовсе не весело, на то, как Касан сначала берёт травные смеси, а затем кладёт их обратно с очевидным намерением.
— Ну-у, уж сесибон, внучек, мерси боку полежали на боку, хм-хм, — прошамкал Валошроу нарочито невнятно и по-старчески. Ему было даже как будто... неловко.
Он тоже понимал, что нежности ни к чему, что они всё сказали друг другу ночью. И всё же... тяжело было отпускать его, Касана, первого и последнего за это тысячелетие друга. Стрекозино золотистые глаза, спрятанные за тусклостью старческого взора, перехватили взгляд козлика, и Валошроу кивнул, медленно, улыбнувшись затем наставительно-мудро, с тенью грусти.
В добрый путь, Касан.
— Всё-всё-всё, надоел! Вали уже! И эту моль забери, раз притараканил, она скоро всю поляну хныкалками своими зальёт! — вскинулся Валошроу, погоняя Козлика шутливыми тумаками.
Он бросил взгляд на убитого эльфа и вздохнул. Тяжко же ему придётся в мире, такому нежному...
Но об угрызениях совести за столь жестокую шутку он, Валик, и не думал, как, скорее всего, и Касан. Совесть — это удел нежных сыночков вроде Иварнуаля да баб, а тем, кто дело делает, не до этого. Будешь душою своей растрясывать по каждой мелочи, по каждому обидному слову — так от тебя скоро и искорки не останется.
А разве люди этого заслуживают?

Ивармнуаль же на слова Касана молча встал, откидывая волосы назад, обнажая заплаканное лицо и окровавленные губы. На нём была непроницаемая маска равнодушия, доходящая до надменности, какие обычно и бывают у чопорных высоких эльфов. Он прошёл мимо Касана, чуть отвернув от него лицо, и остановился немного поодаль от тропинки, ведущей к деревне друидов. Он, очевидно, дожидался, пока Касан пройдёт вперёд, чтобы последовать за ним по дороге, что была ему не видна.
Ив сложил трясущиеся руки на груди и вздохнул, заставляя себя улыбнулся. Он проговорил спокойно и непробиваемо любезно:
— Да, наверняка они беспокоятся, да и за Вас тоже, Касан. Нам надо спешить, мы и так потеряли слишком много времени. Надеюсь, прощание с родителями не заставят нас ждать Вас ещё один день. Прощайте, господин Валошроу.
Его улыбка, слабая, страдальческая, с каждым словом вытягивалась в какую-то нервно-ядовитую.
Дрожь унялась, а в груди появилось спокойствие пустоты.
И презрения.