- Птица у вас, однако, чудо какая умная! - рассуждает особо разговорчивый компаньон, когда их повозка останавливается на обед в придорожном трактире. Спутников в такую даль из Бартфилда сыскалось не много, но все, как на подбор, разговорчивые.
- Я люблю его. - ответ из уст светловолосой женщины - прост и четок, будто именно любовь определяет степень ума любого зверя. Она интригует умы своих попутчиков - одетая по последней моде, пусть и в траур, и с виду - важная иностранная дама, а путешествует налегке, одна, да в такую даль.
- А как зовут-то его?
- Не знаю, я называю его Сокол. - такой же односложный ответ, который дает осознать в полной мере, насколько нежелателен для нее этот диалог. На самом деле, она довольно плохо понимает местный язык, когда говорят быстро, хотя должна сходить за фирскую женщину. Да и говорить тут не о чем. Единственный, с кем можно было хоть как-то общаться в этой дороге - молодой пианист.
Она слышала, как он играет в Бартфилде. Красиво, душевно... хотелось послушать чуть подольше, но где уж в такой дыре пианино? Упаси Боги, чтобы этот молодец обрел желаемую славу - она губила и не такие таланты.
- Ладно тебе, Вилли, чего пристал ты к леди? Все нудишь и нудишь, гляди в миску! - со смехом поддевает спутника рослый, широкий в плечах мужчина постарше. Вилли краснеет, но делает, как велено, очевидно осознав свою навязчивость. Леди бросает на своего спасителя полный благодарности взгляд, а затем продолжает подкармливать Сокола, сидящего не согнутой руке.
Погода для осени выдалась ясная и спокойная, но на севере уже было морозно. Благо, это тело позволяло ей лучше переносить это, иначе никогда не получилось бы зайти так далеко. Оставались считанные часы до встречи, и, признаться, провести их хотелось в одиночестве. Но приходится ждать остальных, не выдавая нетерпения, а после садиться на неудобную скамью дилижанса.
Перед этим она просит извозчика остановить у руин.
- В эту-то пору, леди? А как же вы назад-то? - не без удивления интересуется он.
- Как-нибудь, как всегда.
Все просто и обыденно, как будто разговор этот происходил тысячу раз до этого. Сокол улетает далеко вперед, так, что подняв глаза она его больше не видит. Но знает: вернется, как всегда возвращается. Она не знала природу этой странной привязанности, он просто прилетел в один из весенних дней прямо к ее окну, и не пожелал улетать. Будто ручной, а не дикий. Глупо и безнадежно, учитывая то, сколько морей им предстояло пересечь вместе.
Затони корабль, и Сокол тоже погибнет.
Корабль затонул, найдя свою погибель в скале неприветливого, незнакомого моря. Трагично, как всякая потеря.
Но они были как будто всегда вместе, даже на этот короткий отрезок времени, зовущийся "жизнью живого существа".
Дилижанс скрипит и тарахтит, а люди будто подпевают ему, галдя, каждый о своем. Пианист поглядывает на нее, несмело, как бывает с тихими и скромными людьми. Глядя на него, ей искренне хотелось верить, что из рода человеческого что-то да получится.
Но говорит он только когда повозка останавливается, а извозчик дает команду выходить иностранной гостье. Вот так, посреди дороги, где по одну сторону - дорожка в горы, по другую - поле.
- Я-я могу научить вас, если хотите, правда... Приходите как-нибудь в Калейдоскоп, всегда меня там найдете.- смущенно говорит он, вызывая ее улыбку.
Какой забавно бесполезный навык, с таким-то образом жизни.
- Как-нибудь. - мягко улыбается незнакомка, и для каждого из них она вскоре останется позади, в одних лишь воспоминаниях. Может, кому-нибудь из них хватит памяти, чтобы сохранить это лицо? Владелица тела точно не обрадуется встрече с кучкой плебеев.
А для нее они были лишь кратким вдохом. За ним неизбежно последует выдох, и все эти лица забудутся.
Незнакомка видит Сокола, боевой песней возвещающего с небес, что цель очень близка. И она сворачивает на дорогу, ведущую в горы. Если память не изменяет, отсюда совсем не далеко, ведь это дом, а не какой-нибудь пещерный грот.
Тропа вскоре превращается в мощенную дорожку, поросшую корнями. В летнее время ее не видать, а сейчас, когда все вокруг присыпано первым большим снегом, можно представить, будто все как прежде. Понимание этого вдруг наполняет ее каким-то детским восторгом, смесью из горечи и удовольствия, будто заходишь в родную гавань после месяцев, проведенных вне дома. Незнакомка ускоряет шаг, Сокол - уже где-то впереди. Небольшой чемодан ни капли не мешает продвигаться вперед и вот, ее встречают черные булыжники - былые статуи у ворот, давно сменившихся деревьями.
От величественного дома сохранилось только нагромождение камней. Время нещадно стерло его присутствие с лица Каратады, а обитателей - вытеснило из ненадежной памяти людей. Сколько он просуществовал, этот дом, печальный, как бездетный вдовец?
Она ненавидела этот дом, не хотела с ним иметь ничего общего.
Но теперь он, такой уродливый и разваленный, был роднее всего. Приветствовал ее скорбь своей, дышал смертью каждого своего обитателя, даром, что крепился из последних сил удержать четыре стены. Узнавая каждый поворот, каждый булыжник на пути, незнакомка оттягивает неизбежное, довольствуется этой прогулкой, как хозяйка застывшего во льдах владения на вечернем променаде.
Как призрак прошлого, забытый временем.
Что за дивный это был день! Беспорядочный лес казался садом, вокруг – чистота и тихое перешептывание слуг, а в сердце терпкое предвкушение встречи. И тоска, конечно, тоска по дому, который теперь был так далеко… или не было его теперь совсем. Потому что это место им так и не стало, нет, это она не стала для него хозяйкой.
Потому что вся, душой и телом, принадлежала тому единственному городу, ради которого ее создала богиня. Предназначение было сильнее любви, привязанности и всего живого. Предназначение отговаривало ее идти сюда еще громче, чем бедные уцелевшие братья. Несчастье, остаться в живых и смотреть, как корабль идет ко дну!
Идет вперед по тропам, укрывшимся от глаз, идет по памяти, пока ветер, ведущий ее все это время, не стихает. Она наконец-то видит его, спрятавшегося у двух малиновых кустов в объятиях терновника, как будто такая маскировка могла бы укрыть его от цепкого взгляда. Сердце подпрыгивает вверх, ноги несут вперед, а разум замирает, позволяя душе вытворять с незнакомкой все, что вздумается. Они одни, Незнакомка и Сокол. А теперь и Он тоже здесь, ее Северный Ветер.
И когда она снова, впервые за тысячу лет, оказывается рядом с ним, оказывается, успело стемнеть. И это не ей так хорошо и вольготно в темноте, а что-то зелено-бирюзовое разлилось по звездному полотну неба мотком переливающегося шелка, освещая пространство вокруг.
- Вот где ты был. – ей хочется добавить что-то в духе «как хорошо ты тут устроился, что за дивное место твоя земля», но слезы комом встают в горле, мешая произнести еще хоть что-то.
Она сдерживала их так долго, что приходится сделать над собой усилие, дабы дать им волю. Здесь, спустя двенадцать тысяч километров, можно наконец-то оплакивать его, разрушителя всего, что было ей когда-то дорого. Им всем, потому она нашла самое укромное место в мире, чтобы сказать «люблю» вместо приличного, достойного его действий «ненавижу».
Сокол садится на одинокую могильную плиту – склеп вокруг нее уже давно превратился в развалины, разоренные ворами. Эта могила почти наверняка пуста, но на камне рядом вычерчено имя ее Ветра, и незнакомка заставляет себя верить в то, что это не так.
Никто не сможет узнать ни его имени, ни лица. Он стерт, как все они. Он ненавидим, и она ненавидела его так же сильно, как ненавидела себя. Потому что они – одно, а значит и ненавидеть можно только себя.
Сквозь слезы незнакомке едва удается найти замок на чемодане, но вскоре она ставит на могильную плиту небольшую овальную вазу, а в нее – пару источающих пурпурный свет цветов. В память о всем человеческом, что было в ней. В память о Нем.
- Принесла тебе все, что осталось, любимый. Оставляю, и сама остаюсь. Стыдно, что только душой, а не вся. – она говорит на неизвестном в этих местах языке. Ее шепот звучит шелестом листвы. Она больше ничего не говорит: слова кажутся чем-то пустым, несовершенным.
Как можно описать ими, что от тебя, как от этого дома – одни руины? Никому из братьев не понять. Богиня молчит в ответ на ее молитвы, тоже не ведая сострадания к слепым. Рука незнакомки стирает грязь с надгробия, некогда аккуратно высеченного, но уже обратившегося в кусок былого величия.
Как ветер, что привел ее сюда, все внутри у нее стихает, словно свеча: огонь, проведший ее через двенадцать тысяч километров, угасает, сменяясь искрой какого-то другого чувства. Она пытается удержать эту искру сквозь слезы, от которых мерзнут щеки. Это пламя - уже не живое, а высеченное жаждой, зовом. Со временем она разожжет его, чтобы пройти больше километров в поисках, чтобы скитаться, тенью от того существа, которым они были вместе.
Незнакомка оставляет свое сердце у безымянной могилы и уходит, одинокая фигура под северным сиянием, слишком далеко, чтобы «как-нибудь» куда-нибудь успеть до полуночи. Ветер играет с двумя цветками, кутается в перья мертвого Сокола и исчезает, призрак себя прежнего, не целуя рук холодом на прощание.
Этот их последний полет запомнится надолго.
[icon]https://i.ibb.co/jwW8rnQ/b8c9c60c9e9c1dabb62f09911334ebd2.png[/icon][nick]Незнакомка[/nick][status]хозяйка сокола[/status]